— Кто столько мог тебя, мой друг, развеселить? От смеха ты почти не можешь говорить. Какие радости твой разум восхищают, Иль деньгами тебя без векселя ссужают? Иль талия тебе счастливая пришла И двойка трантель-ва на выдержку взяла? Что сделалось с тобой, что ты не отвечаешь? — Ай! дай мне отдохнуть, ты ничего не знаешь! Я, право, вне себя, я чуть с ума не сшел: Я нонче Петербург совсем другим нашел! Я думал, что весь свет совсем переменился: Вообрази — с долгом Н<арышки>н расплатился; Не видно более педантов, дураков, И даже поумнел З<агряжск>ой, С<вистун>ов! В несчастных рифмачах старинной нет отваги, И милый наш Марин не пачкает бумаги, А, в службу углубясь, трудится головой: Как, заводивши взвод, вовремя крикнуть: стой! Но больше я чему с восторгом удивлялся: Ко<пь>ев, который так Ликургом притворялся, Для счастья нашего законы нам писал, Вдруг, к счастью нашему, писать их перестал. Во всем счастливая явилась перемена, Исчезло воровство, грабительство, измена, Не видно более ни жалоб, ни обид, Ну, словом, город взял совсем противный вид. Природа красоту дала в удел уроду, И сам Л<ава>ль престал коситься на природу, Б<агратио>на нос вершком короче стал, И Д<иб>ич красотой людей перепугал, Да я, который сам, с начала свово века, Носил с натяжкою названье человека, Гляжуся, радуюсь, себя не узнаю: Откуда красота, откуда рост — смотрю; Что слово — то bon mot что взор — то страсть вселяю, Дивлюся — как менять интриги успеваю! Как вдруг, о гнев небес! вдруг рок меня сразил: Среди блаженных дней Андрюшка разбудил, И все, что видел я, чем столько веселился Все видел я во сне, всего со сном лишился.
Уставши бегать ежедневно По грязи, по песку, по жесткой мостовой, Однажды Ноги очень гневно Разговорились с Головой: «За что мы у тебя под властию такой, Что целый век должны тебе одной повиноваться; Днем, ночью, осенью, весной, Лишь вздумалось тебе, изволь бежать, таскаться Туда, сюда, куда велишь; А к этому еще, окутавши чулками, Ботфортами да башмаками, Ты нас, как ссылочных невольников, моришь И, сидя наверху, лишь хлопаешь глазами, Покойно судишь, говоришь О свете, о людях, о моде, О тихой иль дурной погоде; Частенько на наш счет себя ты веселишь Насмешкой, колкими словами, И, словом, бедными Ногами Как шашками вертишь». «Молчите, дерзкие, — им Голова сказала, Иль силою я вас заставлю замолчать!.. Как смеете вы бунтовать, Когда природой нам дано повелевать?» «Все это хорошо, пусть ты б повелевала, По крайней мере, нас повсюду б не швыряла, А прихоти твои нельзя нам исполнять; Да, между нами ведь признаться, Коль ты имеешь право управлять, Так мы имеем право спотыкаться И можем иногда, споткнувшись — как же быть, Твое Величество об камень расшибить».
Смысл этой басни всякий знает… Но должно — тс! — молчать: дурак — кто все болтает.
За правду колкую, за истину святую, За сих врагов царей, — деспот Вельможу осудил: главу его седую Велел снести на эшафот. Но сей успел добиться Пред грозного царя предстать Не с тем, чтоб плакать иль крушиться, Но, если правды не боится, То чтобы басню рассказать. Царь жаждет слов его; философ не страшится И твердым гласом говорит: «Ребенок некогда сердился, Увидев в зеркале свой безобразный вид; Ну в зеркало стучать, и в сердце веселился, Что может зеркало разбить. Наутро же, гуляя в поле, Свой гнусный вид в реке увидел он опять. Как реку истребить? — Нельзя, и поневоле Он должен был и стыд и срам питать. Монарх, стыдись! Ужели это сходство Прилично для тебя?.. Я — зеркало: разбей меня, Река — твое потомство: Ты в ней найдешь еще себя». Монарха речь сия так сильно убедила, Что он велел ему и жизнь и волю дать… Постойте, виноват! — велел в Сибирь сослать, А то бы эта быль на басню походила.
В дымном поле, на биваке У пылающих огней, В благодетельном араке Зрю спасителя людей. Собирайся вкруговую, Православный весь причет! Подавай лохань златую, Где веселие живет! Наливай обширны чаши В шуме радостных речей, Как пивали предки наши Среди копий и мечей. Бурцев, ты — гусар гусаров! Ты на ухарском коне Жесточайший из угаров И наездник на войне! Стукнем чашу с чашей дружно! Нынче пить еще досужно; Завтра трубы затрубят, Завтра громы загремят. Выпьем же и поклянемся, Что проклятью предаемся, Если мы когда-нибудь Шаг уступим, побледнеем, Пожалеем нашу грудь И в несчастье оробеем; Если мы когда дадим Левый бок на фланкировке, Или лошадь осадим, Или миленькой плутовке Даром сердце подарим! Пусть не сабельным ударом Пресечется жизнь моя! Пусть я буду генералом, Каких много видел я! Пусть среди кровавых боев Буду бледен, боязлив, А в собрании героев Остр, отважен, говорлив! Пусть мой ус, краса природы, Черно-бурый, в завитках, Иссечется в юны годы И исчезнет, яко прах! Пусть фортуна для досады, К умножению всех бед, Даст мне чин за вахтпарады